Пролог

01 2013
1 июня - день памяти благоверного Великого князя Димитрия Донского

Нечеловеческой можно назвать тяжесть, которую вынес на своих плечах благоверный князь Димитрий. Двенадцатилетним ребенком воспринял он ответственность за родную землю, и ни года, ни месяца покоя не имел среди опасностей, битв и бедствий своего великого княжения. Но святой Димитрий стремился быть верным Господу, на Бога надеялся – и Бог помогал ему. Он выстоял против несметных Мамаевых полчищ, против гордыни удельных князей, против измены и предательства, против западного коварства. По благодати Божией благоверный Великий князь вынес непомерное бремя, и ныне Русская Церковь воспевает ему: Подвиги твоими, святе Димитрие, страну нашу Бог сохрани, Давый тебе силу непобедимую.

Ни прежде, ни после собиратели Руси – государи Московские – не правили в таком тяжком обстоянии, какое выпало на долю благоверного Димитрия. Начало его княжения совпало с концом сорока лет покоя Русской земли.

За эти годы роздыха уже не под игом, а под крылом могучей Орды объединялось и крепло Московское государство, излечиваясь от страшнейшей внутренней болезни – княжеских междоусобиц, братоубийственного разделения. Ханы Узбек и Джанибек покровительствовали Москве, ведущей Отечество к единству: так Иоанн I Калита, Симеон Гордый, Иоанн II Добрый сделались князьями не только Московскими, но и всея Руси. Не было опустошительных набегов, была забота о спокойствии и процветании «русского улуса», ставшего уже не колонией, а протекторатом Ордынской империи. Хан Узбек властной рукой смирил Тверь, сеявшую на Руси раздоры и войны. Хан Джанибек оградил Русь от западной опасности, отвратив нашествие Ольгерда Литовского. Да, Орда брала дань, но взамен давала Русской земле мир и объединение. По таинственному Промыслу Божию зависимость от Орды уберегла Московское государство от польско-литовского ига, которое в Киевской Руси стремилось поработить самую душу народа насильственным окатоличиванием и ополячиванием. Так, к примеру, в то же время, когда Ольгерд Литовский зверски казнил исповедников Православия, ханша Тайдула на свои средства возводила в Москве Чудов монастырь.

Но к концу княжения Иоанна II Доброго в самой Орде началась смута, которую летописец называет великой замятней. Ханом стал Бердибек, дорвавшийся до власти убийством своего отца Джанибека и двенадцати своих братьев. Одним из первых замыслов этого воцарившегося преступника было пойти погулять и пограбить на Русь. Отвратить новое гибельное нашествие, умолить и смягчить свирепое сердце Бердибека сумел святитель-чудотворец Алексий. С великим торжеством встречала Русская земля своего избавителя, вестником мира возвращавшегося из Орды. Среди приветствовавших святителя Алексия был и восьмилетний княжич Димитрий Московский, в восторге детской души воскликнувший: О Владыко! Ты даровал нам житие мирное: чем можем мы изъявить тебе нашу благодарность?

Недолго наслаждался властью Бердибек, своим преступлением породивший новые беззакония. Хан-отцеубийца, в свою очередь, был зарезан собственным сыном. Затем в Орде началась дикая резня между чингизидами, настало время «ханов на час», сменявших один другого. А в «придворных кругах» Орды все яснее обозначалась скрытая пружина смуты: зловещая фигура главного заговорщика – темника Мамая, задумавшего узурпировать законную власть потомков Чингиза.

Некогда хан Узбек в ярлыке, данном Симеону Гордому, принес клятву за себя и своих потомков: великое княжение на Руси навсегда отдается князьям Московским, и под руку их предаются остальные русские князья. Но один из ордынских ханов на час, Навруз, попрал клятву великого предка. По смерти Иоанна II Доброго начались интриги новгородской вольницы, упрямо противившейся Москве-объединительнице. Новгородцы принесли Наврузу богатые дары, подкупили хана серебром – и он утвердил на великое княжение не Димитрия Иоанновича Московского, а ставленника сеятелей раздора князя Димитрия Константиновича Суздальского. Русь смирилась с ханской волей: святитель Алексий благословил Суздальского князя на правление, однако переезжать к нему отказался, оставшись со своим юным воспитанником Димитрием Московским. Сердце Русской Церкви, средоточие русского духа – митрополичья кафедра оставалась в Москве.

Тем временем Мамай опять устроил переворот и расколол Орду на две части. В одной из них – в Волжской Орде – стал править сам Мамай, поначалу от имени чингизида Абдуллы. А Сарайскую (Золотую) Орду возглавил хан-чингизид Амурат, который вернул Димитрию Московскому ярлык на великое княжение в Русской земле.

Одиннадцатилетним ребенком благоверный Димитрий побывал в Орде и едва спасся от ужасов случившейся там резни. Тринадцать лет было Московскому князю, когда он верхом на коне ехал впереди дружины, шедшей против мятежного Суздаля. Множеством бедствий: полыханием пожаров, стонами разорения и голода, нескончаемыми войнами – наполнено время его княжения.

Среди всех этих скорбей, крови и чада пожарищ величайший из государей Московских твердой рукою вел свое земное Отечество к возрождению, а душу свою хранил и взращивал для Отечества Небесного. Державный подвиг благоверного князя Димитрия нераздельно слит с подвигом достижения им личной святости.

Да, Великий князь Димитрий Донской был наделен высокими дарованиями. Он сполна обладал государственной мудростью, воинской доблестью, силами телесными и духовными. Но никакой земной гениальностью, никакими «железными нервами и стальной волей» не объяснимо то, что вынес и совершил благоверный Димитрий. В нем и через него действовало всепобеждающее могущество Всевышнего – таково чудо его жизненного пути.

По слову древнего жития, святой Димитрий воспитан был в благочестии и славе, с наставлениями душеполезными, и с младенческих лет возлюбил Бога. Священный огонь боголюбия сберег благоверный князь в тяжелых испытаниях. Его деятельность требовала постоянного напряжения, казалось превосходящего его силы, но ни разу он не поддался соблазну «отдохнуть и забыться» в сладкой трясине греха. В беде и радости, в скорби и удаче он оставался тем же – в колючей власянице под златотканым нарядом или ратным доспехом, с молитвой на устах и в сердце. Целомудренный, воздержанный в пище и питии, благоговейный в храме, всегда готовый миловать и примиряться, грозный только для врагов Отечества – таков благоверный Димитрий, чистыми руками вершивший возрождение Православной Руси, дело Божие. И Господь, укрепляя верного Своего, даровал ему твердые опоры для великого труда – духоносных наставников, счастье христианского супружества, верных и доблестных сподвижников.

С раннего детства душу благоверного Димитрия лелеял богомудрый святитель Алексий, а когда юный князь осиротел, святой старец заменил ему родного отца. Просвященный свыше, святитель Алексий учил своего питомца любви к Отечеству, взращивал в нем державный разум, сочетавшийся с упованием на Господа. Чутко впитывал благоверный Димитрий эти уроки и впоследствии величайшие свои деяния совершил по благословению Матери-Церкви. А Русская Церковь в то время крепла необычайно. По слову Священного Писания, на Руси умножался грех, но преизобиловала благодать (см.: Рим. 5,20). То был золотой век русской святости – век подвигов Преподобного Сергия Радонежского и подобных звездам небесным учеников его, век трудов духоносных святителей Алексия Московского, Стефана Пермского, Дионисия Суздальского, Арсения Тверского, век множества ведомых и неведомых подвижников благочестия, осенявших своими молитвами Русскую землю и привлекавших на нее благоволение Божие. Так, несмотря на бедственное общее состояние, угрозы с востока и запада, злые крамолы удельных князей, таинственно созидалась непоколебимая духовная основа для возрождения Руси. Молитвами святых отцов оживала душа народа, обретая способность для державного строительства, – и внимала Русь голосу своего благоверного правителя, князя Димитрия, посланного нашему Отечеству Господом в годину становления.

Из того же Суздаля, откуда мятежная туча грозила помрачить общерусское единство, пришло к благоверному Димитрию светлое счастье. Старейший из рода Мономаха, князь Димитрий Константинович Суздальский, отказался от посягательств на великое княжение и в залог мира отдал благоверному Димитрию Московскому в жены свою дочь Евдокию, девушку удивительной духовной красоты, воспитанницу Преподобного Сергия Радонежского. Этот брак, явившийся из святого миротворчества, был воистину благословен Всевышним. В своем доме, рядом со своей благоверной женою Евдокией, находил благоверный Димитрий утешение и отраду, в бесконечной ее любви и нежности черпал отдохновение от государственных бурь, обретал силы для новых свершений. То был истинно христианский брак святых супругов. По восторженному слову жизнеописателя: Еще и мудрый сказал, что любящего душа в теле любимого. Так и я не стыжусь говорить, что двое таких носят в двух телах единую душу и одна у обоих добродетельная жизнь, на будущую славу взирают, возводя очи к Небу. Такая и у Димитрия была жена. И если благоверный князь Димитрий все же не избежал на своем многосложном пути грехов и падений, то образ благоверной княгини Евдокии (в иночестве, принятом после кончины мужа, – Евфросинии) представляется излучающим чистый свет. Это сияние святой женской души засвидетельствовано чудесами, явленными ей в земном житии и по отшествии в Горняя. Говоря о высоких заслугах святого Димитрия Донского перед Отечеством, невозможно не вспомнить о благоверной княгине Евдокии-Евфросинии, своею любовью создавшей мужу домашнюю церковь-семью, окрылявшую и просветлявшую его для державных свершений.

Благоверный Димитрий был одарен способностью привлекать и удерживать около себя людей честных, мужественных, благородных. В те времена русские бояре привыкли перебегать от князя к князю, ища для себя большей чести и выгоды. От святого Московского князя, за редчайшими исключениями, не уходил никто, а к нему приходили многие. В ближайшем окружении благоверного Димитрия находились, храня ему нерушимую верность, выдающиеся полководцы – князья Владимир Серпуховской (Храбрый) и Димитрий Боброк (Волынский). Даже сыновья злейшего врага Руси Ольгерда Литовского сделались соратниками Великого Московского князя. Даже закоренелые сеятели крамолы, князья Михаил IV Тверской и Олег Рязанский, в конце концов искренне примирились со святым Димитрием, поняв величие его души и священный смысл его деяний.

От своего отца благоверный Димитрий получил тяжелое наследство. Великий князь Иоанн II носил прозвания Красного (Красивого), Доброго, Кроткого и действительно был человеком обаятельным и мягкосердечным. Однако мягкость его граничила со слабодушием, он забывал евангельскую заповедь: кесарь не напрасно носит меч (см.: Рим. 13, 4). Иоанн II не ополчался на внешних врагов, не карал внутренних мятежников – так расшатывалось дело Иоанна I Калиты и Симеона Гордого, утвержденное ими единство Руси. Снова начали ковать крамолу удельные князья. А на Западе почуял слабость соседа язычник Ольгерд Литовский, уже подмявший под себя Юго-Западную Русь и теперь примеривавшийся к Московскому государству. Олег Рязанский не только считал себя совершенно независимым, но и посягал на внутренние области самого княжества Московского. Господин Великий Новгород не признавал над собой ничьей власти и превратился в настоящее разбойничье гнездо. (Некоторые историки идеализируют средневековый Новгород, считая его неким «оплотом свободы и демократии». На деле эта «свобода» оборачивалась буйством, низостью, жестокостью. С одобрения веча новгородская молодежь «воспитывалась» в шайках ушкуйников (речных разбойников. – Прим. авт.), бывших для Руси не лучше татарских кочевников. Ушкуйники не только грабили и жгли русские селения, но и торговали на восточных базарах своими пленниками – русскими православными людьми. Таковы были обычаи вольного Новгорода, дерзавшего именовать себя градом святой Софии). При Иоанне II начались крамолы и в Брянске, и в Нижнем Новгороде, и в Смоленске. Тверской князь Михаил IV вспомнил былую вражду к Москве и решил возобновить старые претензии Твери на первенство. Само княжение Димитрия Иоанновича Московского началось с временной потери великокняжеского ярлыка, узурпированного Суздалем. Такова была каша, которую надо было расхлебывать сыну Иоанна II Доброго.

Казалось, сама стихия ополчилась против юного Димитрия. На Русь обрушилась эпидемия чумы, унесшая жизни множества людей, среди них – матери и младшего брата благоверного Димитрия. Затем в Москве вспыхнул ужасный пожар – за два часа столица выгорела дотла. Но, ободряемый святителем Алексием, молодой князь не пал духом – он начал заново отстраивать свой город. Пожар начался с деревянного храма Всех святых и получил название Всехсвятского – Промысл Божий и труды благоверного Димитрия обратили это бедствие в великое благо. Вместо прежней деревянной ограды молодой князь решил воздвигнуть вокруг Москвы каменную стену. Это было сделано, и сделано вовремя.

Русь действительно была ослаблена внутренними раздорами и не готова к встрече иноземного врага. Ольгерду Литовскому в сопровождении русских князей-крамольников удалось стремительно пройти по Руси и достичь Москвы. Но взять столицу, превратившуюся в город-крепость, враг не сумел. Ольгерд постоял под каменными стенами Москвы и повернул восвояси. А до нового набега Литвы благоверный Димитрий уже успел сплотить вокруг себя верных русскому единству князей, собрать войска. Ольгерда встретил достойный отпор, и на время литовский князь притих.

Затем благоверный Димитрий начал умиротворять, а где это не удавалось – военной силой карать сеятелей раздора. Матерь-Церковь благословляла и поддерживала Московского князя в священном деле собирания Отечества. В ряде походов благоверного Димитрия сопровождал сам святой митрополит Алексий. Иногда духовенству удавалось предотвратить кровопролитие: так было в Нижнем Новгороде, где Преподобный Сергий Радонежский закрыл все храмы – и мятежный город смирился перед духовной властью. Против упорствующих крамольников гремели грозные слова анафемы. Святитель Алексий отлучил от Церкви союзничавших с Литвой князей Святослава Брянского и Михаила IV Тверского.

Однако даже угроза гнева небесного и вечной погибели не укротили властолюбивого Тверского князя. Михаил IV уехал в Орду добывать для себя великокняжеский ярлык. А Орда, раздираемая смутами, нищала. Каждому «хану на час» нужны были деньги, и они то и дело требовали с Руси «царского выхода» – сверхурочной чрезвычайной дани. Благоверный Димитрий, как мог, противился этим поборам, разорительным, а порою и просто непосильным для Русской земли. Ну а Мамай, к тому времени сумевший объединить Орду и правивший именем очередной марионетки-чингизида, был недоволен поведением московского «улусника». Михаил IV дарами и посулами улестил правителя Орды и получил ярлык на великое княжение.

Благоверный Димитрий, видя в тверской крамоле погибель родной земли, решился на дотоле неслыханный шаг – отказался выполнять повеление Орды. Михаил IV был с позором изгнан из Владимира, где пытался сесть на великокняжеский престол. Но ордынского посла благоверный Димитрий с честью принял в Москве, обласкал и осыпал дарами. Однако это не могло отвратить гнев Мамая, у которого под рукой было готовое войско для нашествия на Русь.

Ехать в Орду, пытаться вымолить прощение у жестокого Мамая – это казалось для князя-ослушника верной смертью. Но именно этот смиренный и опасный выбор сделал благоверный Димитрий. Он ехал по благословению старца-святителя Алексия. Провожая в путь князя-надежду земли Русской, народ плакал. Но в Орде случилось чудо: благоверный Димитрий был не только прощен властным темником, но и испросил уменьшения русской дани.

Великий князь вернулся на родину с торжеством. Но на Руси не было покоя. Продолжал бесноваться Михаил IV, за время отсутствия Московского государя он сжег города Углич и Бежецк. Пришлось воевать с Тверью, потом – с Рязанью, потом – опять с Тверью, успевшей заключить предательский союз с Литвой. Благоверный Димитрий едва успевал гасить очаги крамолы, вспыхивавшие в разных концах Русской земли.

Недолго оставались добрыми и отношения с Ордой. В Нижнем Новгороде разразился бунт, были убиты ханские послы. Подозрительный Мамай обвинил Московского князя в попустительстве и даже подстрекательстве к нижегородскому мятежу. Воспользовавшись этим, Михаил IV снова выпросил в Орде ярлык на великое княжение. Благоверный Димитрий вновь отказался подчиниться Орде: невозможно было из-за капризов даже не хана, а воеводы-темника обречь Русь на новый раскол. Великий князь действовал решительно. Московские войска осадили Тверь. Под страхом смерти Михаил IV отрекся от своих посягательств, целовал крест на верность Москве.

Было ясно, что этого нового неповиновения Мамай уже не простит. Месть ордынского правителя началась с двукратного сожжения Нижнего Новгорода и опустошения нижегородских земель. Против Москвы было послано карательное войско мурзы Бегича, но благоверный Димитрий наголову разбил эти отряды на берегу реки Вожи. Столкновение Московского государства со всей мощью Золотой Орды стало неизбежным.

Слава громких побед, всенародное восхищение и поклонение сопутствовали благоверному Димитрию. Его называли высокопарным орлом, в нем видели спасителя Отечества и будущего освободителя от ордынского гнета. Но слава и честь таили в себе опасность для души Великого князя, порождая ядовитый соблазн гордыни. Пока был жив святитель Алексий, он хранил смирение своего духовного сына, но с кончиной духоносного старца некому стало оберегать княжескую душу. Боголюбив и благочестив был благоверный Димитрий, безупречен в целомудрии, посте и молитве. Но по общей человеческой немощи и святые подвижники порой не избегают глубоких падений, и лишь впоследствии Всеблагой Господь через тяжкие скорби воздвигает избранников Своих к покаянию. Так пал в диавольскую прелесть и благоверный Димитрий: ослепленный своей мирской властью, он посягнул и на власть духовную – стал навязывать свою волю Матери-Церкви. Из смертного княжеского греха родилось бедственное для Руси духовное безначалие, церковная смута.

Святой митрополит Алексий достиг глубокой старости. Нельзя было не задумываться о достойном ему преемнике, способном возглавить Русскую Церковь в тревожное время. У благоверного Димитрия был свой кандидат – некий архимандрит Михаил, вошедший в историю под кличкой Митяй. Этот великокняжеский любимец был обходителен, красноречив, начитан, сведущ и в мирских делах, при случае мог подать дельный совет. Благоверный Димитрий был прямо-таки ослеплен внешними достоинствами Митяя, не видя за ними его черной души. Митяй был вдовый священник; имея в виду его возведение на митрополичий престол, Великий князь обеспечил Митяю стремительную монашескую карьеру – в самый день пострига он был сделан архимандритом Московского Спасского монастыря. Затем благоверный Димитрий просил святителя Алексия благословить Митяя как будущего митрополита всея Руси. Святой старец отказал сдержанно, но твердо: Михаил еще молод в иночестве. Я не могу благословить его.

Духовному взору святого Алексия была открыта нечистота души Митяя. Чтобы не допустить недостойного к власти над Русской Церковью, святитель решил призвать на митрополию подвижника высочайшей жизни, Преподобного Сергия Радонежского. Но Всероссийский игумен отвечал: Если не хочешь прогнать нищету мою от твоей святыни, не говори о таком тяжком бремени моему недостоинству. Этот отказ, по существу резкий и содержавший в себе угрозу в случае дальнейших настояний бросить свой монастырь и уйти в неведомые леса, обычно приписывают смирению Преподобного Сергия, не желавшего чести и власти. Однако причина, по которой смиреннейший из иноков не подчинился велению митрополита, совсем не так проста. Преподобный Сергий не отдал себя в первосвятительство, отказал в послушании Предстоятелю Русской Церкви, поскольку повиновался высшей церковной власти. Радонежский игумен, в отличие от Великого князя и даже от святого митрополита, знал и помнил, что Русская Церковь после кончины святителя Алексия немедленно обретет новое законное возглавление.

Каноническое право на поставление российских митрополитов в то время имел Константинопольский Патриархат. При всей своей пламенной любви к Отечеству святой Алексий и благоверный Димитрий обладали кругозором, суженным до пределов Северо-Восточной Руси, поэтому они хотели видеть митрополитом своего, русского, человека. Для Царьграда, представлявшего Вселенское Православие, Русская Поместная Церковь не ограничивалась этими рамками – Киевская Русь была под властью языческой Литвы, Галицкая Русь – под католической Польшей. То были неотъемлемые части Российской Церкви, там были православные епархии, там жили и молились русские православные люди. Но огнепоклонник Ольгерд Литовский и католик Казимир Польский видели в Москве врага, а в московских митрополитах – вражеских шпионов и пособников. Сговорившись, князь Ольгерд и король Казимир потребовали отдельного митрополита для своих подданных, угрожая в случае отказа искоренить Православие в своих владениях. Оберегая южнорусскую паству от гонений, Царьград согласился на разделение митрополии. Как бы оправдываясь, Константинопольский Патриарх Филофей писал по этому поводу святителю Московскому Алексию: Что мы должны делать в таком положении? Тебя призываем в судьи: что сам скажешь? Другое дело, если бы государи земли той были православные. Посуди сам, хорошо ли было бы, если бы так случилось, как они пишут. На Киевскую кафедру был посвящен серб Киприан, человек святой жизни, образованный и мудрый. Но на такой разрыв общерусского церковного единения Цареградская Патриархия шла лишь как на временную меру – после кончины святителя Алексия митрополитом всея Руси должен был стать святитель Киприан. Так предначертала Вселенская Церковь, но не так рассуждало человеческое своеволие.

Отошла ко Господу святая душа старца Алексия – и началась на Руси смута церковная. Напрасно Преподобный Сергий убеждал Великого князя, чтобы тот призвал в Москву святителя Киприана, – князь не желал видеть чужака и иностранца. Ни воля Вселенской Церкви, ни совет Всероссийского игумена, ни память о святителе Алексии, отказавшем в благословении недостойному Митяю, – ничто не могло обуздать княжеского своеволия. Благоверного Димитрия словно бы ослепило пристрастие к любимцу, и распаляемый гордыней Митяй, никем не посвященный и не избранный, переехал в митрополичьи покои, надел первосвятительскую мантию и белый клобук, стал распоряжаться церковными доходами, миловать и казнить духовенство. Его самосвятство и самоуправство длились дольше года. Наконец, Великий князь решился на новый «патриотический жест»: приказал Собору русских епископов избрать Митяя в митрополиты. Это было беззаконием. Среди общего молчания раздался гневный голос святителя Дионисия Суздальского: никакая земная власть, никакой поместный епископат не вправе нарушать каноны, установленные Церковью Вселенской. Святой Дионисий был одним из светочей Русского Православия, высота его жития вызывала изумление не только в Отечестве, но и в самом Царьграде – к его речам нельзя было не прислушаться. (Духовной слепотой была продиктована предпринятая при благоверном Димитрии попытка выйти из-под церковной власти Константинополя, начать самостоятельно избирать всероссийского митрополита. Для зависимой от Орды, раздираемой княжескими междоусобицами Руси опека Вселенской Церкви была необходима. В должное время, когда Русь стала великой православной державой, Царьград не только передал Собору Русской Церкви право избрания Предстоятеля – тогда же при содействии Константинопольского Патриарха Иеремии II было учреждено Русское Патриаршество.)

Волей-неволей Митяй должен был ехать за посвящением в Константинополь. Этот выскочка панически боялся, что туда же отправится святитель Дионисий и своим авторитетом воспрепятствует его избранию. Митяй требовал, чтобы Суздальский архиепископ поклялся оставаться на родине, пока он не вернется в Москву. За «невыезд» своего духовного брата, святого Дионисия, поручился Преподобный Сергий Радонежский.

Однако святитель Дионисий в ревности о Церкви дерзнул по своему разумению ради избежания большего зла взять на себя грех: нарушить данное за него ручательство Всероссийского игумена. Святой Дионисий тайно покинул Суздаль и направился в Византию. Узнав об этом, Митяй взбесновался. Он грозил, что, сделавшись митрополитом, лишит святого Дионисия сана и собственноручно спорет скрижали с его мантии. А обитель Преподобного Сергия он собирался «раскатать по бревнышку». Услышав такие посулы «будущего первосвятителя», братия Сергиева монастыря встревожилась. Но авва Сергий видел дальше и больше, чем даже духовный его брат, святитель Дионисий. Своим взбудораженным ученикам Игумен-прозорливец спокойно сказал: Михаил не получит желаемого и Царьграда не увидит.

Великий князь снабдил Митяя огромной суммой денег на подарки «нужным людям» в Царьграде. Доверие благоверного Димитрия к любимцу дошло до того, что он дал ему бланки – чистые листы со своей подписью и печатью, на которых Митяй мог писать от имени Великого князя. Но все это не пригодилось властолюбцу. На нем сбылось предсказание Преподобного Сергия: Митяй скоропостижно умер на корабле, плывшем в Константинополь. Однако, по народной пословице, грех за грех цепляется. Бывшие в свите Митяя архимандриты решились на неслыханное дело – «разыграли» между собою российское первосвятительство. Жребий выпал на архимандрита Пимена. На одном из великокняжеских «бланков» злоумышленники составили письмо, будто бы государь Московский умоляет Патриарха посвятить Пимена в митрополиты. На остальных бланках, также от имени Великого князя, были заготовлены долговые расписки на крупные суммы – под них Пимен со своими присными взяли деньги у византийских ростовщиков. Вместе с казной, данной князем Митяю, это составило баснословное богатство. В окружении Патриарха и в придворных кругах Царьграда злоумышленники засыпали золотом всех, кого можно было подкупить, – и Патриарху со всех сторон начали толковать о «великих достоинствах и благочестии» архимандрита Пимена. В конце концов Патриарха склонили к желаемому, и самозванец получил митрополичий сан. Святитель Дионисий, замедливший в дороге из-за недостатка средств, приехал в Царьград позже и не успел помешать чудовищному делу. Обман вскрылся. Признав недействительной совершенную над Пименом хиротонию, Патриарх предложил святителю Дионисию занять Российский первосвятительский престол. Но не для того, чтобы искать для себя чести и выгоды, а ради блага Русской Церкви предпринял дальний путь святой Дионисий. Выяснилось, что в Царьград он приехал все же не напрасно: ему предстояло вместе с Патриархом защищать Православие от новоявленной ереси стригольников.

Пимену недолго пришлось наслаждаться «митрополичьим саном». Разгневанный Великий князь посадил самозванца «в железа», а потом сослал в отдаленный монастырь. Благоверный Димитрий наконец как будто осознал свой грех противления Церкви и пригласил в Москву святителя Киприана. Кроткий святитель не вспомнил былых обид и немедленно прибыл к вверенной ему Богом пастве.

В посвященных тому времени исторических трудах есть многозначащая фраза: Прибытие митрополита Киприана в Москву совпало с началом решительных действий князя Димитрия и татар друг против друга. В канун наивысшего испытания Русь вновь обрела законного духовного главу.

Можно отметить, что «чужак» Святитель Киприан сразу же дал Великому князю ценнейший практический совет, в соответствии с которым в Орду на разведку отправился боярин Феодор Тютчев. Из узнанного Тютчевым выяснилось, какой ужас надвигается на Русь.

Мамай медлил с отмщением непокорному улусу, потому что был занят в Орде сложнейшими интригами – выжидал удобного момента, чтобы сбросить маску тайного правителя и самому сесть на ханский «войлок».

И вот Мамай решился устранить последнего подставного хана-чингизида, Мухаммеда, и провозгласил ханом себя. После этого разгром Руси стал ближайшей его целью. Видится, что он руководствовался не столько гневом за преслушание, сколько политическим расчетом. Мамай был простой воевода-темник и не имел никаких законных прав на власть в Орде, завещанную потомкам Чингиза. Как всякий самозванец и узурпатор, он стремился оправдать свое возвышение громкими делами и громкой славой, которую как Мамаю представлялось, он стяжает победоносным нашествием на Русь. Он шел не ради дани и грабежа: Мамай хотел вытоптать и изничтожить Русь, навсегда сломить хребет русскому народу. Тютчеву удалось услышать, что выкликал Мамай перед своими полчищами: Возьму Русскую землю, перебью ее князей и поставлю всюду баскаков, храмы выжгу и всех попов перережу и приведу русский улус к нашей вере.

Мамай готовил свое нашествие тщательно и обстоятельно. Он сумел собрать трехсоттысячное войско, среди которого были не только татаро-монголы, но и половцы, черкесы, ясы, таты (кавказские евреи), армяне. Были и наемники: отборная генуэзская пехота в тяжелых доспехах. С подобной силой Русь не имела дела со времен полумиллионной армии Батыя, и если бы даже удалось собрать воедино все дружины русских княжеств, они оказались бы вдвое меньше Мамаевых полчищ. Но это было еще не все. В союзе с Мамаем готовился выступить князь Ягайло Литовский, коварством и жестокостью не уступавший своему предшественнику Ольгерду. Лицемерно представлявшийся верным Москве князь Олег Рязанский замышлял измену: рязанцы также отправлялись на соединение с ордынским войском. Ягайло и Олег договорились о дележе разгромленной Московской Руси: половина доставалась Литве, половина – Рязани. Услышав от Тютчева об этом «тройственном союзе», благоверный Димитрий решил вести русские дружины навстречу врагу, чтобы помешать Литве и Рязани соединиться с ордынцами. Но и победа над одним Мамаевым полчищем представлялась совершенно немыслимой для Руси, казалась превышающей человеческие силы. Однако благоверный Димитрий недаром был воспитанником святителя Алексия, собеседником великих русских святых, недаром он возрастал в благочестии – упование свое благоверный князь возложил на Господа Всемогущего.

Свет веры, ведущий Православную Русь к победе над супостатом, благоверный Димитрий возжег от ярчайшего духовного светоча своего времени, прибегнув за благословением к Преподобному Сергию Радонежскому. Нет, не сразу Всероссийский игумен благословил князя на великий подвиг. Испытывая чистоту побуждений благоверного Димитрия, прозорливец Радонежский посоветовал ему отдать хану все богатство и всю честь, чтобы избежать пролития христианской крови. И лишь услышав, что Мамай хочет не дани и покорности, а конечной гибели Руси, Преподобный Сергий благословил Московского князя на сражение и предрек ему победу. Более того: Всероссийский игумен вместе с князем отправил в военный поход своих учеников – схимонахов Александра (Пересвета) и Адриана (Ослябю). Бывшие в миру знаменитыми воинами, в иночестве они умерли для мира. Но вот теперь они шли сражаться за Православную Русь, облачившись вместо доспехов в святую схиму; на их усыпальнице начертано: Были посланы от чудотворца Сергия на безбожного Мамая.

Не на земную битву – на высочайшее духовное свершение, на защиту Матери-Церкви, на священное дело Божие поднималась Русская земля. В Москве святитель Киприан вместе с облеченным в праздничные ризы духовенством благословлял христолюбивое воинство. Предводитель русских дружин благоверный Димитрий со слезами молился у раки Небесного покровителя Москвы – святого митрополита Петра. Прощаясь с благоверной княгиней Евдокией, он сказал: Бог нам заступник. Мощевик с частицей Животворящего Креста Господня на груди князя-воина был его защитой.

Дивны были знамения, явленные от святителей Московских перед Куликовской битвой. Об одном из них летописец повествует: В той нощи видение видеша Василий Капица да Семен Антонов: видеша от поля грядуща множество ефиоп (бесов. – Прим. авт.) в велицей силе, овии на колесницах, овии на конях, и бе страшно видети их, и абие внезапу явился святый Петр митрополит всея Руси и, имея в руце жезл злат и приде на них яростью велиею, глаголя – почто приидосте погубляти мое стадо, его же ми дарова Бог соблюдати, – и нача жезлом своим их прокалати, они же на бег устремишася.

В ту же ночь во Владимирском Успенском соборе пономари, стоявшие у гробницы Великого князя Александра Невского, узрели чудесное явление. Сама собой зажглась свеча у гроба святого князя. Из алтаря вышли святители Петр и Алексий и, подойдя к гробнице, сказали: Возстани, Александре, ускори на помочь правнуку своему Димитрию, одолеваему от иноплеменник. И как живой поднялся из гроба прославленный Невский герой, после чего все трое стали невидимы. (Это чудо послужило к открытию нетленных мощей благоверного Александра Невского.)

При сборе русских дружин прояснилось, насколько благоверный Димитрий успел сплотить Отечество в истинном единодушии. На смену удельной местнической слепоте явилось прозрение, пробуждение к общему святорусскому делу. Перед лицом страшного Мамаева полчища бессильны были бы властные приказы Москвы, но дружины почти всех удельных княжеств добровольно сошлись под хоругви Великого князя Московского. Уклонились только Тверь и Новгород, предался врагу Олег Рязанский – то были последние очаги раскола в единой Руси, голосом своего воинства восклицавшей: Готовы сложить головы за веру Христову и за тебя, государь Великий князь! Когда христолюбивое войско проходило через лес, благоверный Димитрий увидел на одном из деревьев икону Святителя Николая Мирликийского. Так обещал свою помощь издревле милый русичам Никола-Угодник. От этого явления согрелось сердце Великого князя, и он сказал: Сие место угреша мя! (Возвращаясь с победой, благоверный Димитрий основал на этом месте белокаменный Николо-Угрешский монастырь.)

Не к земной славе, а к самоотверженному служению Всевышнему призывал Великий князь ратников в своих вдохновенных речах: Отцы и братия мои, Господа ради сражайтесь, и святых ради церквей, и веры ради христианской, ибо эта смерть нам ныне не смерть, но жизнь Вечная. И ни о чем, братия, земном не помышляйте, не отпустим ведь, и тогда венцами победными увенчает нас Христос Бог и Спаситель душ наших. В этом священном уповании преодолевала русская рать последние сомнения, стремясь навстречу Мамаеву полчищу. Так дружины, ведомые благоверным Димитрием, перешли Дон и тем отрезали себе путь к отступлению. Предстоящее побоище, земное сражение с лязгом оружия и потоками крови представало в облике духовного подвига во имя святой веры. День битвы выпал на пресветлое торжество Рождества Богородицы. И как на праздник, звал воинов на ратный труд благоверный Димитрий: Пришло, братия, время брани нашей и настал праздник Царицы Марии, Матери Божией Богородицы, Госпожи всей вселенной, и святого Ее Рождества. Если останемся живы – ради Господа, если умрем за мир сей – ради Господа.

Под великокняжеским знаменем с Образом Спаса Нерукотворенного вступили русские войска на Куликово поле. Навстречу двигалось, подобно грозовой туче, необозримое ордынское полчище – превосходство его казалось подавляющим. Но не в силе Бог, а в правде! То было духовное противостояние. Ордынцы шли на Русь учинять грабеж и резню, жечь чужие города и умерщвлять невинных людей – русские вставали за родную землю и родную православную веру. За спиною ордынского главаря Мамая были годы интриг, подкупов и заговоров, подлых убийств ради достижения власти – русский вождь, благоверный Димитрий, печатлел свой путь прямотой и справедливостью, самоотверженным и бескорыстным служением Отчизне, благочестием и боголюбием. На Куликовом поле словно бы воочию виделось противоборство тьмы и света: ордынцы в серых военных кафтанах, прикрывающиеся черными щитами, – и русичи в ярких плащах и светлых доспехах.

Так началась и сама битва: схваткой грубой животной силы с высокой духовностью. Из ордынских рядов выскакал богатырь Чели-бей, гигант свирепого вида в железной броне, и начал похваляться собою, вызывая русских витязей на поединок. Вызов принял ученик Преподобного Сергия, схимонах Александр (Пересвет), высокий не ростом, а духом, одетый не в железо, а в ткань священной схимы, крепкий не гордыней, а смиренной верой. Противники столкнулись с такой силой, что оба пали замертво. Затем началась общая лютая сеча.

Историки много пишут о полководческом искусстве русских вождей, о храбрости русских воинов, обеспечивших успех в Мамаевом побоище. Да, в этом сражении человеческие талант и разум, самоотверженность и мужество, единая человеческая воля русских дружин простерлись навстречу благодати Божией, дарующей победу. Битва стала вдохновенной молитвой Руси, услышанной Всещедрым Господом.

Лютая сеча была ужасна. Два огромных войска, плотная масса из сотен тысяч сражавшихся между собою людей едва втиснулась в пространство Куликова поля, и земля прогибалась под их тяжестью. Множество воинов погибало не от оружия, а просто задыхалось в невыносимой тесноте и духоте. Но среди этого кошмара, среди воплей и стонов, лязга и скрежета те благочестивые русские ратники, которые поднимали взоры к небу, видели дивную картину. Они видели ангельский трисолнечный полк, возглавляемый Архистратигом Михаилом, видели шествие сонма святых мучеников, среди них – великомучеников Георгия Победоносца и Димитрия Солунского, русских князей-страстотерпцев Бориса и Глеба. От светоносного Небесного видения на ордынцев сыпался дождь огненных стрел, а над русскими дружинами зажглось множество венцов. На земле исход сражения решил знаменитый засадный пол» Владимира Серпуховского и Димитрия Волынского (по сути дела, всего лишь горстка храбрецов), но не случайно Мамай, бежавший с поля брани одним из первых, в ужасе выкрикивал: Велик Бог земли Русской!

Все это время Преподобный Сергий в своей обители духом созерцал Куликовскую битву, поименно поминая за упокой каждого из павших русских воинов. Победа Руси в Куликовской битве была полная: лишь жалкие остатки ордынских полчищ сумели унести ноги от гибели. Но дорого досталось нашему Отечеству это торжество. Две трети русской рати легло костьми на поле боя, пало множество бояр и воевод, убито было пятнадцать князей – погиб цвет воинской силы и доблести. Тут же, на Куликовом поле, оставшиеся в живых построили кладбищенский храм Рождества Богородицы и отдали павшим долг поминовения. Память об этих защитниках Руси увековечила Матерь-Церковь, учредив особую поминальную субботу, названную в честь благоверного Великого князя Димитриевской.

В Куликовской битве благоверный Димитрий сражался в первых рядах, словно простой ратник. Как предрекал ему Преподобный Сергий, благословляя в поход, Великий князь вышел из побоища живым. Благоверный Димитрий возвращался в Москву, овеянный неслыханной славой победителя в сражении, подобного которому еще не знала история Руси. Эта победа спасла Отечество и Церковь от гибели, ниспровергла мощь Мамаевых полчищ и, казалось, навсегда избавила Русскую землю от ордынского гнета. Благодарный, ликующий народ присвоил любимому князю-победителю Димитрию имя Донского – в память того, как храбро перешел он Дон, устремляясь на брань.

Святая Церковь воспевает благоверному князю Димитрию Донскому: Мамаеву низложил еси гордыню. Да, злобную гордыню ордынского самозванца-темника, хотевшего погубить русский народ и Русское Православие, благоверный Димитрий втоптал во прах. Но ослепительное сияние Куликовской победы явилось великим искушением для благоверного князя Московского. Груз такой славы и чести трудно вынести земному человеку без падения в гордостные помыслы, в самопревозношение.

Видится, что ослепленный славою Великий князь начал забывать, что не своим достоинствам, а Единому Господу обязан торжеством над врагом. Разгромив главные военные силы ордынцев, собранные в Мамаевом полчище, благоверный Димитрий Донской решил, что с Ордой покончено, и возомнил себя самодержавным, уже ни от кого не зависимым государем. Это поспешное продиктованное тщеславием мнение было ошибкой и грехом, за который Правосудный Господь не умедлил наказать Своего избранника.

Да, история отсчитывала последние годы могущества Золотой Орды. Средоточие основанной Чингисханом империи перемещалось в Среднюю Азию, где утверждал свою столицу гениальный эмир Тимур, и отдаленная сравнительно бедная Русь выпадала из круга имперских интересов. Но Золотой Орде предстояла еще последняя вспышка былой силы, когда на смену самозванцу Мамаю явился самодержавный хан-чингизид.

Недобитые остатки Мамаевых полчищ в Орде встретил отряд чингизида Тохтамыша и довершил их разгром. Тохтамыш стал ханом, Орда обрела законного государя. Мамай бежал в Крым, и там его зарезали бывшие союзники – генуэзцы. Одним из первых дел хана Тохтамыша было отправление посольства к благоверному Димитрию: хан поздравлял русского «младшего брата» с победой над общим врагом и сообщал, что Мамай разбит окончательно.

Великий князь Московский принял ордынских послов сдержанно, одарил небогато. Ни о какой дани не было и речи. Второе посольство Тохтамыша просто не пустили на Русь. Благоверный Димитрий Донской не желал слышать ни об ордынских делах, ни о самой Орде, считая независимость своего государства делом свершившимся.

На такой резкий разрыв с Ордой благоверный Димитрий решился своевольно – не так, как прежде, когда на важные государственные шаги он брал благословение Церкви, советовался с приближенными боярами и союзными князьями. Этот преждевременный порыв Великого князя к самодержавству не сопровождался даже здравым размышлением. Благоверный Димитрий не видел, насколько истощены военные силы Руси битвой с Мамаевым полчищем. Московский князь не знал, что произошло в Орде, и не понимал, что ему придется иметь дело уже не с самозванцем и узурпатором Мамаем, а с законным наследником империи чингизидов. Благоверный Димитрий был опьянен славой Куликовской победы.

Хан Тохтамаш не простил обиды русскому «младшему брату». Орда была не настолько слаба, как казалось со стороны, – здесь еще оставалось достаточно воинов, чтобы составить боеспособные полки. Без громкой похвальбы, без шумных приготовлений хан стал собирать силы для похода на Русь, и сам поход совершил скрытно и стремительно.

Узнав о вторжении Тохтамыша, благоверный Димитрий с ужасом понял, что у него нет сил для сражения с ханом. Великий князь уехал на Волгу собирать войска, а для обороны столицы оставил лишь небольшой отряд. Сразу после его отъезда в Москве вспыхнул мятеж. Святитель Киприан вышел к бунтовщикам в митрополичьем облачении и пытался образумить толпу, но разбушевавшийся люд остался глух к голосу Церкви. Тогда Святитель Киприан тоже покинул Москву, причем вывез из мятежного города семью Великого князя. Благоверная княгиня Евдокия с детьми поехала к мужу в Кострому, а святитель Киприан удалился в Тверь, где епископом был его любимый ученик, святой Арсений. Благоверный Димитрий прислал в Москву литовского князя Остея, поручив ему подавить бунт и возглавить оборону города. Остей кое-как поладил с мятежниками. Но когда войска Тохтамыша подступили к стенам русской столицы, защитники Москвы представляли собою буйную ораву, только что взломавшую княжеские погреба и упившуюся хмельными медами. Хан Тохтамыш хитростью уговорил этот сброд открыть ему ворота города, вошел в Москву и сжег ее дотла.

Благоверный Димитрий явился на московское пепелище в состоянии, близком к отчаянию и безумию. Ему казалось, что под пеплом и руинами столицы погребено дело всей его жизни, что пошли прахом все его труды и подвиги. Вместо покаянной молитвы ко Господу Милующему князь начал громоздить грех на грех – не нашел ничего лучшего, как сорвать самовластный гнев на святителе Киприане. Великий князь обвинил митрополита в том,что он трусливо оставил паству во время испытаний, а потом перебежал к тверским предателям (Михаил IV Тверской в это время опять пытался добыть для себя в Орде великокняжеский ярлык). Конечно, святой Киприан не был виновен в том, что усмирить московский бунт оказалось свыше его сил, и в Тверь он уехал не к крамольному Михаилу IV, а к духовному сыну своему, святому Арсению. Но святой митрополит кротко принял новое унижение и изгнание от Великого князя. Направленная в Царьград княжеская жалоба на митрополита показалась столь обоснованной, что Патриархия утвердила лишение святителя Киприана кафедры. Так вдобавок к разорению земли и ужесточению ордынского гнета на Руси вновь началась церковная смута.

Будущее показало, как духовно слеп был благоверный Димитрий в своем неприятии митрополита-чужеземца. Константинопольский Патриарх поставлял на русское первосвятительство лучших из лучших своих сынов. Эти нерусские по крови святые митрополиты – серб Киприан и его преемник грек Фотий – запечатлели свое служение пламенной любовью к русскому народу Божию, великими трудами по просвещению паствы и организации церковной жизни на Русской земле. Эти святители-чужеземцы явились хранителями духовного единства Московской и Киевской Руси. Перед богомудрыми Киприаном и Фотием смирялись даже католические правители Литвы и Польши, и этим удалось надолго отсрочить начало латинских гонений на Русском Юго-Западе, порабощенном иноверцами. О святителе Киприане можно сказать еще, что он был тайноводствуем Небесным покровителем Москвы – святителем Петром, общался с ним в чудесных видениях, а впоследствии написал его житие. Нетленные мощи великих святителей Киприана и Фотия ныне почивают в московском Успенском соборе, источая исцеление с верою к ним прибегающим.

Изгнав святителя Киприана, Великий князь помирился с бесчестным Пименом и возвел его на митрополичий престол на основании полученной обманом Патриаршей грамоты. Но вскоре вернулся из Царьграда святитель Дионисий Суздальский и стали известны подробности византийских похождений Пимена. Явились и ростовщики с требованием уплаты по долговым обязательствам, выданным Пименом от имени благоверного Димитрия. Терпеть подобного мошенника на первосвятительском престоле было невозможно: Пимена снова с позором прогнали. Великий князь стал убеждать святителя Дионисия, чтобы он возглавил сиротствующую Русскую Церковь, и святой Дионисий решился принять на себя это служение ради общего блага. Казалось бы, что могло быть лучше? Кто был достойнее, чем святой Дионисий, закаленный подвигами пустынножительства, искушенный в богословской мудрости, пламенный ревнитель Православия? Никто не сомневался, что Патриарх Нил, уважавший и любивший Суздальского святителя, с радостью утвердит его на русской митрополии.

Так казалось человеческому разумению. Но не было на то воли Божией! Святитель Дионисий поехал в Царьград за патриаршим благословением, но был задержан в Киеве, брошен в темницу и там скончался. Усугубление церковной смуты, сиротство Русской Церкви лежало тяжким грузом на совести Великого князя Димитрия Донского.

Светлая боголюбивая душа благоверного Димитрия, не выдержав искуса мирской славы, заразилась смертоносной болезнью гордыни. Но Вселюбящий Господь не оставил в добычу диаволу душу Великого князя, с детства стремившегося к чистоте и благочестию, прилежавшего к молитве, подвизавшегося в служении Богу и русскому народу Божию. Тяжек грех самопревозношения, и врачуется этот недуг только суровыми скорбями – жгучим лекарством, посылаемым от Господа Милующего.

Донской герой, первоначальник русской славы, высокопарный орел должен был валяться в ногах у хана Тохтамыша, вымаливая прощение себе и пощаду своему народу. Хан простил, но залогом верности князя Московского оставил в ордынском плену его сына и наследника, юного княжича Василия. Благоверный Димитрий мог бы освободить сына, заплатив за него выкуп, но княжеская казна была опустошена «деяниями» Пимена.

В наказание за великокняжеское своеволие Тохтамыш обременил Русь поборами, невиданными со времен Батыевых. По слову летописи, тяжкая и великая дань была по всему княжеству Московскому: собирали с деревенских двух-трех дворов по полтине; тогда же и золотом давали в Орду. И сам благоверный Димитрий должен был обеспечивать уплату разорительного ханского выхода, от которого нищала родная Русская земля.

Кончилось время громких побед благоверного Димитрия Донского. Не только противостоять Орде, но и смирять удельные крамолы не имел сил Великий князь Московский. Уже переметчик, которого прежде благоверный Димитрий не раз карал властной рукою, Олег Рязанский, безнаказанно взял Коломну, а потом разбил московские войска. И благоверный Димитрий должен был униженно просить мира у Рязани, а Олег отвечал гордым отказом и ему открывался простор для хищничества на Русской земле.

Между тем священное дело единения Руси продолжалось, но уже не великокняжеской властью и мощью. Сам Господь через святых подвижников Своих гасил последние очаги раздора, творя чудеса перерождения заблудших душ.

К затевавшему новую пагубную смуту Олегу Рязанскому пришел Преподобный Сергий Радонежский. О чем говорил Всероссийский игумен с Рязанским князем, всю жизнь косневшим в крамоле и коварстве, для нас остается тайной. Но после этой беседы князь Олег заключил с благоверным Димитрием вечный мир, отрекся от удельных амбиций и признал старшинство Москвы-объединительницы. В трудах историков постоянно упоминаются злые деяния Рязанского князя, его предательство во время борьбы с Мамаем. Однако мало кто знает, каков был конец жизни многогрешного князя Олега. Он ушел в Солотчинский монастырь, где жестоким житием изумлял братию. Он ел только заплесневелые корки, пил только воду. Дни и ночи проводил он в покаянной молитве пред Господом, омывая горькими слезами смертные свои грехи. Под монашеской власяницей, на голом теле, постоянно кровоточившем и воспаленном, князь-схимник носил вериги – стальную кольчугу, которую, по его словам, он когда-то не захотел надеть для защиты Отечества. Еще долго после его кончины рязанцы дивились на эту кольчугу, вывешенную над могилой их князя, и служили панихиды по его душе.

Еще один упорный крамольник, властолюбивый Михаил IV Тверской, в конце жизни искренне примирился с благоверным Димитрием, склонился под руку верховной Москвы. Остаток дней своих Тверской князь провел в делах милосердия и благочестия, оставив в сердцах незлопамятного народа память о себе как о князе добром. Чудо просветления этой мятежной души свершилось не властным насилием, а тихими увещаниями духовного отца князя святого епископа Арсения – ученика святителя Киприана, которого Великий князь Московский так упрямо не желал признавать.

Среди бедствий и унижений смирялась душа благоверного Димитрия Донского, и духовному взору князя открывались его грехи. Вступая на спасительный путь покаяния, благоверный Димитрий мучительно обвинял себя в бедах Отечества.

По-прежнему сиротствовала Русская Церковь, и Великому князю было страшно сознавать, что он обезглавил ее своими руками. Благоверный Димитрий отправил несколько посланий с просьбой вернуть в Москву святителя Киприана. Но Господь не благоволил дать князю эту радость: при земной жизни увидеть, как заглаждается его грех. Царьград решил более не потакать великокняжеским желаниям, но самостоятельно разобраться в смысле русской церковной смуты. Святитель Киприан и самозванец Пимен были вызваны на суд Константинопольской Патриархии. Суд длился три года: в итоге Пимен был отлучен от Церкви и так и умер под анафемой, а святителю Киприану было возвращено достоинство митрополита всея Руси. Но уже не благоверному Димитрию, а вдове его, благоверной Евдокии, и сыну его, Великому князю Василию Димитриевичу, довелось торжественно встречать святителя Киприана в первопрестольной столице.

В конце жития благоверный Димитрий Донской уже не был тем красавцем-богатырем, сама внешность которого вызывала восхищение народных толп. Тягчайшие нравственные испытания и полученные в сраженьях увечья надломили здоровье Великого князя: ему не было еще сорока лет, а он казался стариком, задыхался от грудной жабы (астмы), дни его клонились к закату. Но болезни и немощь тела способствовали просветлению души. Не гордым победителем, а смиренным кающимся грешником представал благоверный Димитрий Донской Престолу Господню. И Всещедрый Бог принял и возвеличил эту святую, очищенную покаянием, вознесенную смирением душу.

Величайший русский праведник Преподобный Сергий Радонежский принял последнюю исповедь благоверного князя Димитрия, напутствовал его Животворящими Таинами Христовыми, а по кончине сопроводил его могучей молитвой своей. Всероссийский игумен словно бы на руках своих вознес в Горняя душу благоверного Димитрия и представил ее Вселюбящему Спасителю.

Оплаканный верными соратниками и былыми недругами, святой благоверный Великий князь Димитрий Донской опочил от тяжких трудов на благо земного Отечества и перешел во всерадостное Отечество Небесное. В сердце русского народа Божия померкла память о грехах и ошибках князя, о бедах последних лет его правления, а остался светлый образ, запечатленный в «Слове о житии»: Царским саном облеченный, жил он по-ангельски и в такой благости всегда пребывал. Почести и славу от всего мира принимал, а Крест Христов на плечах носил. Божественные дни поста в чистоте хранил и каждое воскресенье Святых Таин приобщался. С чистейшей душой пред Богом хотел он предстать, поистине земной явился ангел и Небесный человек, с Богом все творящий и за Него борющийся.

Этот дивный образ не угасал, но становился все ярче с прошествием веков. В нынешнем столетии, когда на нашу землю обрушились гитлеровские орды, в воззваниях Предстоятеля Русской Церкви Митрополита Сергия (Страгородского) стояли рядом имена благоверных Великих князей Александра Невского и Димитрия Донского; на средства православных людей была создана танковая колонна «Димитрий Донской», шедшая в бой с врагами. В нынешнее время новых грозных испытаний Отечества Русская Православная Церковь прославляет благоверного князя Димитрия в лике святых, воспевая ему: Подвиги твоими, святе Димитрие, страну нашу Бог сохрани, Давый тебе силу непобедимую и призывая его, как древле, на помощь родной земле.

Подвиг благоверных правителей – это, как видится, самый крутой и кремнистый из всех путей к достижению святости. Из-за первородной порчи нашей природы, по человеческой немощи падали в тяжкие грехи и удалившиеся от мирских соблазнов подвижники монашеских обителей, и отшельники дальних пустынь – и должны были вновь и вновь возрождаться к святой жизни покаянием. Как же неимоверно трудно достичь богоугодной чистоты не просто в миру, среди кипения нечистых страстей, но на вершинах власти, где к услугам человека все средства для удовлетворения любого греховного позыва, где даже добрые дела вызывают громкое эхо земной славы, влекущей к гордостному самообольщению. И на таких страшных мирских вершинах святой князь Димитрий Донской, хотя и спотыкаясь в пути, сумел не уронить свою душу в бездну, но дойти до Небесного величия.

Благоверный Димитрий хранил себя строгим исполнением церковных обрядов и предписаний, согревая их живой верой. С целомудрием и истинно христианской любовью берег он святость своего семейного очага. Справедливостью, добротою, братолюбием было проникнуто его отношение к окружавшим его людям – так что, завещая своим сподвижникам труды по единению Русской земли, он по праву мог напомнить им: С вами веселился я в благоденствии и скорбел в злополучиях; я любил вас искренне и награждал по достоинствам; не касался ни чести, ни собственности вашей, боясь досадить вам единым грубым словом. Он не был холодным политиком, двигавшим человеческими массами, как шахматными фигурами, – святой князь был сострадальцем в народных бедствиях: плакал над пеплом сожженных городов, на свои средства помогал обездоленным и хоронил погибших, щадил не только мирных жителей, но и воинов враждовавших с ним удельных княжеств, щадил даже упорных врагов своих, когда жизнь их оказывалась в его руках, и всегда готов был примириться с ними. В жестокие времена, когда коварство и предательство повсюду считались дозволенной хитростью, благоверный Димитрий ни разу не ступил на кривой путь, не прибег к низкому обману ради «высших» целей, ибо помнил, что от зла может родиться только зло. Величайшие свои деяния благоверный князь-христианин совершил по благословению Матери-Церкви, с молитвой ко Господу и во имя Господне.

В чем же смысл подвига благоверного князя Димитрия Донского? С политико-экономической точки зрения итоги его правления кажутся крайне прискорбными: ордынский гнет ужесточился, военные силы были подорваны, страна разорена. Почему же слава благоверного Димитрия в памяти народной затмила славу первых собирателей Руси – Иоанна Калиты и Симеона Гордого, при которых страна наслаждалась покоем и относительным благоденствием? Почему русский народ Божий увидел князя-освободителя в святом Димитрии Донском, а не в Иоанне III, при котором страна действительно стала независимой от Орды?

Ордынским гнетом Правосудный Господь врачевал застарелый смертный грех Древней Руси: братоубийственное разделение, позор нескончаемых междоусобиц, в которых лилась кровь православных людей. Ни у народа, ни у его правителей не хватило духовных сил, не хватило стойкости в вере Христовой, чтобы самим покончить с преступной игрой удельных властолюбцев, прийти к благому единению о Господе. Тогда попущенным от Бога жестким учителем пришла и воцарилась Орда. Далеко не сразу и не всеми был понят этот урок Промысла Божия, и только Великие князья Московские начали останавливать безумие княжеских междоусобиц и смут, длившееся даже в порабощенной чужеземцами Руси.

Свет души, чистота сердца, глубокое благочестие святого князя Димитрия озаряли его личность, и народ увидел и понял: этот правитель не ищет своего, но жертвует собою в тяжких государственных и воинских трудах ради блага Отчизны. Доверие к благоверному Великому князю порождало веру в совершаемое им общерусское дело. Мать-Церковь благословляла его на подвиги, он был воспитанником святителя Алексия, с ним были молитвы Преподобного Сергия, он звал людей за собой во имя Христово – и те, кто становился под великокняжескую хоругвь, чувствовали себя уже не суздальцами или ярославцами, а православным русским народом...

  Владимир, митрополит Омский и Таврический